Какая мука играть с актерами, которые смотрят
на вас, а видят кого-то другого и применяются к нему, а не к вам! Такие
партнеры отделены стеной от тех, с кем должны были бы общаться непосредственно;
они не принимают ни реплик, ни интонаций, никаких приемов общения. Их
завуалированный глаз смотрит в пространство и галлюцинирует. Бойтесь этого
опасного и мертвящего актерского вывиха! Он легко вкореняется и трудно
поддается исправлению.
— Однако, как же быть, когда нет живого объекта для
общения? — спросил я.
— Очень просто:
не общаться совсем, пока он не найдется,—
ответил Торцов.— У вас есть класс
«тренинга и муштры». Он для того и создан, чтоб упражняться не в одиночку, а по
двое или группами. Повторяю: я усиленно настаиваю на том, чтобы ученики не
общались с пустышкой, а упражнялись с живыми объектами и притом под присмотром
опытного глаза.
Не менее труден вид общения
с коллективным объектом, или, иначе говоря, со зрительным залом, наполненным
тысячеголовым существом, называемым в общежитии «публикой».
— С ней общаться нельзя! Нипочем! — поспешил предостеречь Вьюнцов.
— Да, вы правы: прямо
общаться на спектаклях нельзя, но косвенно —
необходимо. Трудность и особенность нашего сценического общения в том и
заключается, что оно происходит одновременно с партнером и со зрителем. С
первым непосредственно, сознательно, со вторым —
косвенно, через партнера, и несознательно. Замечательно то, что и с тем и с
другим общение является взаимным.
Но Шустов протестовал:
— Я понимаю, что общение актера с исполнителями
других ролей на сцене можно назвать взаимным, но можно ли считать его таковым и
в отношении зрителей? Для этого надо, чтоб толпа в свою очередь посылала нам
что-то от себя, на сцену. Но в действительности, что же мы получаем от нее?
Аплодисменты да венки, и то не в момент творчества, не во время акта, а в
антрактах.
— А смех, а
слезы, а аплодисменты или шиканье среди действия, волнения, да еще какие!! Вы
этого не считаете? — удивился Аркадий
Николаевич.
Я расскажу вам случай,
отлично рисующий связь и взаимность общения зрителей со сценой,— продолжал он убеждать: — На одном из дневных, детских спектаклей «Синей птицы», во время
сцены суда над детьми деревьев и зверей, я почувствовал в темноте, что кто-то
меня толкает. Это был мальчик лет десяти.