Прибавьте к сказанному, что и в том и в другом случае бывают перегибы, при которых острота и изломы доводятся до пределов уродства, а простота, естественность доходят до предела ультра-натурализма.

Как первая, так и вторая крайности граничат с самым плохим наигрышем.

Все сказанное вынуждает меня отделять правду от лжи и говорить о них порознь.

Но любить или ненавидеть их — это одно, и совсем другое... Впрочем...— спохватился Аркадий Николаевич и, после паузы, не докончив начатой фразы, обратился к Дымковой и Умновых:

— Сыграйте нам вашу любимую сцену «с пеленками» из «Бранда».

Они исполнили приказание с трогательной серьезностью, но и с обычным трудом и «потом».

— Скажите мне,— обратился Аркадий Николаевич к Дымковой,— почему вы сейчас были робки и по-любительски неуверенны?

Дымкова молчала, ежилась и потуплялась.

— Что вам мешало?

— Не знаю! Не так играю, как чувствую... Скажешь слово — и хочется вернуть сказанное.

— Почему же это так? — расспрашивал ее Аркадий Николаевич, пока, наконец, она не призналась в панической боязни фальши и наигрыша.

— А! — схватился за эти слова Торцов.— Вы боялись лжи?

— Да,— призналась Дымкова.

— А вы, Умновых? Почему в вашей игре столько старания, пыжания, тяжести, томительных пауз? — допрашивал Торцов.

— Глубже забрать, проникнуть хочется... живое чувство, слово в себе зацепить... чтобы человек был... чтобы душа билась, трепетала... поверить надо, убедить...

— Вы искали в себе подлинную правду, чувство, переживания, подтекст слов? Так, что ли?

— Именно! Именно!

— Вот вам налицо представители двух разных типов актеров,— обратился Аркадий Николаевич к ученикам.— Оба они ненавидят на сцене ложь, но каждый по-своему. Так, например, Дымкова ее панически боится и все свое внимание отдает одной лжи. Только о ней одной она думает во время своего пребывания на сцене. О правде она не вспоминает, не успевает вспоминать, так как боязнь лжи целиком владеет ею. Это полное порабощение, при котором не может быть речи о творчестве.

С Умновых происходит такое же закабаление, но не от боязни лжи, а, напротив, от самой страстной любви к правде. Он совсем не думает о первой, так как весь, целиком поглощен второй. Нужно ли вам объяснять, что борьба с ложью, так точно, как любовь к правде ради любви к правде не могут привести ни к чему другому, как к наигрышу.