«Уступить нельзя — нарушить принцип.

В опыте семьи — есть убийство Степки-балбеса».

Тень брата, возникшая, по Смоктуновскому, перед Иудушкой, размы­шляющем о сыне, не тревожит совесть, не останавливает задуманное злодейство, но успокаивает, превращая сомнительный поступок в еще одно звено в цепи других.

После семейного ужина Иудушка встает на привычную вечернюю молитву. Артист даст комментарий его состоянию:

«Заключительная молитва дня — в исповедании грехов.

Говорит: мои грехи, — а думает: их, людей».

Иудушка, по Смоктуновскому абсолютно не способен видеть свои грехи. Только других. И артист выделяет черты характера, которые способствуют этому самолюбованию:

«Очень наивен, невежественен, сутяга, „боится" черта».

Рядом со стоящим на молитве Иудушкой спит его «сударка» Евпраксия, и Иудушка крайне осторожен в движениях и жестах, боясь разбу­дить спящую. По Смоктуновскому, эта бережность вызвана не заботой о женщине, но тем, что его герой

«Не заинтересован в пробуждении Евпраксии.

Смотрит на Евпраксию через призму всех тех, кто тиранит меня, а вот есть же человек».

Осознав безраздельную преданность Евпраксеюшки, еще больше озлился на непокорного сына:

«Сын меня, действительно, обидел».

И тут же на размышлении «Бог непокорных детей наказывает» дят­лом в мозгу застучит неотвязная мысль:

«А что, ежели Петенька, подобно Володе, что ежели он».

После молитвы Додин вводил отсутствующую у Салтыкова-Щедри­на постельную сцену Иудушки и Евпраксии:

«После молитвы — соитие (на голос Иудушки): „умел кашу заварить — умей и расхлебывать", „не в свои сани не садись", „семь отмерь — один отрежь"».

Идущий под аккомпанемент стершихся от долгого употребления поговорок, любовный акт решен подчеркнуто механистично. В акте любви и на молитве — в моменты самых возвышенных переживаний Иудушка всего лишь выполняет общепринятый ритуал, не отдавая ему ни капли живого чувства, сердечного волнения или теплоты. Жи­вая жизнь подменяется и умерщвляется обрядом: религиозным или физиологическим. Потеряв то единственное, что оправдывает мо­литвы или любовь, жизнь превращается в гротескную пародию на са­мое себя.

Поднявшись от Евпраксии, Иудушка снова встает уже на утреннюю молитву:

«Утром — молитва. Сын».

Смоктуновский аккуратно переписывает слова молитвы, как в роли Дорна аккуратно переписывал слова романса: