К последней фразе на полях обстоятельная словарная сноска:

«Кросно — имя существительное. Кросно — основа для будущего половика

или ковра».

Краснобайство матери и сына, без сомнения, обнаруживало общие семейные корни, но не менее разительным было и отличие. Мамень­ка-Георгиевская калякала с удовольствием, с каким пила чай или баловалась вареньем. Говорение было у нее потребностью чисто фи­зиологической: размять мускулы языка, приятно провести время. Иудушка-Смоктуновский не калякал, а священнодействовал. Он не столько обращался к своим реальным слушателям, сколько к своему вы­сокому патрону — Господу Богу, который, по его убеждению, незримо присутствовал в его жизни и которому он демонстрировал несокруши­мую добродетель своего поведения. Как отмечал артист о своем герое:

«Духовный герой со своей святой темой.

Есть, есть она, высшая справедливость!!!

Тогда это застольное краснобайство - истинное, подлинное».

Этот постоянный неназываемый собеседник переводил пустосло­вие Иудушки в другой пласт. Иудушка «играл в театр» для одного посто­янного зрителя (и тем самым присутствие публики в зрительном зале также получало другой статус и оправдание). Через головы сценичес­ких собеседников артист обращался к зрителям в зале, безмолвным свидетелям Иудушкиного пути во всех его торжествах и падениях.

Сцена чаепития — момент высшего Иудушкиного торжества: слом­ленная старостью, бесповоротно покорилась мать. И тут артист поме­чает на полях:

«Смирилась, гостит мать. Божье провидение».

Не старость, не бедность, но Божья рука наказывает Иудушкиных врагов. Мать его унижала, не признавала, грабила, а вот теперь Бог ее укротил, отдал в сыновью волю. Теперь может над ней свою власть по­казывать:

«Вот вы, маменька, не по-божьему поступали, и это дает мне право ее перебивать.

Мать пошла грабить меня на антресоли к Павлу.

Нет, нет, есть Бог - есть судьба!!!»

Мотив, существующий у Щедрина наравне с иными («Бог на моей стороне»), у Смоктуновского становится ведущим. Его герой ощущает себя избранником, побеждающим врагов не хитростью и происками, но только Божьей волей. И самый крупный и самый ничтожнейший его поступок в его собственных глазах имеет высшую санкцию. Не упуская самых мелких оттенков в настроении и мотивации поступков своего героя, артист так или иначе связывает их с этим главным жиз­ненным настроем. За столом в присутствии двух зависимых от него женщин можно и покуражиться, и попустословить всласть: