Вот
почему действия таких уродцев, создаваемых на сцене, мертвы, и в них не
чувствуешь ни живых человеческих представлений, ни внутренних видений, хотений
и стремлений, без которых не может рождаться в душе артиста и самое
воле-чувство.
Что
бы было, если бы такие же изъяны существовали в нашей внешней, физической
природе, если б они сделались видны глазу, и создаваемое на сцене лицо ходило
по подмосткам без ушей, без пальцев рук, без зубов? Едва ли бы нам было легко
примириться с таким уродством. Но недостатки внутренней природы не видны глазу.
Они не сознаются зрителями, а лишь бессознательно ощущаются ими. Они понятны
только тонким специалистам нашего дела.
Вот почему рядовой зритель
говорит: «Все как будто бы хорошо, а не захватывает!» Вот почему зритель не
откликается на такую игру актеров, не аплодирует и не приходит во второй раз
смотреть спектакль. Все эти, и еще худшие, вывихи постоянно грозят нам на
подмостках и делают сценическое самочувствие неустойчивым.
Мало того, опасность
усугубляется тем, что зарождение неправильного самочувствия совершается с
необыкновенной легкостью и быстротой, не поддающейся учету. Стоит допустить в
правильно создавшееся внутреннее сценическое самочувствие только один
неправильный элемент, и он тотчас же потянет за собой остальные, такие же, как
он, неправильные элементы и исказит душевное состояние, при котором возможно
творчество.
Проверьте мои слова:
создайте себе то состояние на сцене, при котором все составные части, точно
стройный оркестр, работают дружно, замените один из этих правильных элементов
другим — неправильным и посмотрите, какая
от этого получится фальшь.
Например, представьте себе,
что исполнитель роли придумывает для себя вымысел воображения, которому он не в
силах поверить. Тогда неизбежно создастся самообман, ложь, которые
дезорганизуют правильное самочувствие. То же случается и с другими элементами.
Или: допустим, что артист на
сцене глядит на объект, но не видит его. От этого его внимание не сосредоточивается
на том, на чем нужно по пьесе и роли, напротив, оно отпихивается от насильно
навязываемого ему правильного сценического объекта и тянется к другому,
неправильному, но более для него интересному и волнительному, то есть — к толпе смотрящих в зрительном зале, или к
воображаемой жизни вне сцены. В эти минуты у артиста создается механическое
«смотрение», которое вызывает наигрыш, и тогда все самочувствие вывихивается.
Или попробуйте заменить живую задачу человеко-роли мертвой задачей актера, или
показывайте себя самого зрителям, или пользуйтесь ролью для того, чтобы
хвастаться силой своего темперамента. В тот момент, как вы введете в правильное
состояние на сцене любой из этих неправильных элементов, все остальные сразу
или постепенно переродятся: правда превратится в условность и в актерский
технический прием, вера в подлинность своего переживания и действия — в актерскую веру в свое ремесло и в
привычное механическое действие;