Федор выходил слегка возбужденным. Свой первый выход в сцене ПАЛАТА В ЦАРСКОМ ТЕРЕМЕ актер предваряет записью дум, которы­ми жил Федор во время возвращения на коне из монастыря:

«ЕДУ НА ЛОШАДКЕ, А ДУМА-ТО ОДНА — ПРИМИРИТЬ ВСЕХ».

Ни на прогулке, ни с Ириной, ни за столом, ни в его келье не по­кидали этого Федора государственные дела и заботы. В отличие от всех ранее сыгранных Федоров, Смоктуновский играл Федора-царя, имеющего главное качество государственного деятеля — царскую го­сударственную мысль. Он жил царской мыслью, и каждая мелочь с этой мыслью связывалась и резонировала.

Федор появлялся впервые на сцене, озадаченный поведением свое­го коня, пытался, расспрашивая стремянного, понять причину: была ли это случайность, или чьи-то козни, или недобрый знак («Стремянный! Отчего конь подо мной вздыбился?»). Федор останавливался в дверях и с минуту стоял, опустив голову, не в силах оправиться от потрясения. Огромным усилием воли справлялся с собой. Для Смоктуновского по­ведение Федора в этой сцене — ключ к характеру, к поведению в си­туациях куда более серьезных и неясных. Для него важно, как его ге­рой преодолевает отцовскую подозрительность. В реплике Федора: «Самого меня он испугал (!)», — слово «самого» подчеркнуто артистом и вставлен восклицательный знак вместо точки, а на полях вопрос:

«Ой ли?? Не знаю, так ли это?»

И далее:

«Допрос слуги и анализ: это было именно так?»

Федор Смоктуновского подозревал коня. Но был и еще оттенок: Фе­дор с подозрением относился и к себе. Тень безумия витала где-то ря­дом, и царю было необходимо убедиться и в собственной адекватности:

«Анализ — это было именно так?»

Он дотошно выяснял обстоятельства дела, убеждался, что все про­исходило естественно, что виноватых нет. И после рассуждения при­нимал решение:

«Простить коня».

С самого начала Смоктуновский задавал Федору медленный и на­пряженный ритм глубокого раздумья. Федор был погружен в собствен­ные думы, неторопливо приглядываясь к происходящему. Окружавшие его люди точно знали, что они хотят, добивались желаемого, были стремительны и напористы. Царь говорил тихим ломким голосом, бо­ясь расплескать свой внутренний мир, замутить душевный строй жи­вущей рядом злобой и смутой:

«Сложность Достоевского.

Все вовнутрь».

Рассказ Федора о том, «как славно трезвонят у Андронья. Я хочу по­слать за тем пономарем, чтоб он мне показал, как он трезвонит», со­провожден пометкой актера: