И на крик матери: «Мой тарантас!» — Смоктуновский помечает мыс­ли Иудушки:

«Неужто, сука, документы подделала?!»

При этом собственно реплика: «Я ведь не в претензии...» — помече­на: «Очень искренно».

Стыковка внутренней речи и произносимых «искренно» фраз со­здает парадоксальное противоречивое единство.

И комментарий артиста к финалу сцены. На фразу: «Мы к вам, вы к нам, по-родственному...» — пометка: «Див­ное российское существо». И дальше: «Ну, вот Иуда и проглянет».

В следующей сцене Смоктуновский выписывает общие принципы работы в спектакле «Господа Головлевы». На полях выписана, видимо, режиссерская рекомендация:

«Репетируй вне жанра».

И рядом выписанные в рамку принципы:

«Салтыков-Щедрин — разница между тем, как его играют, и тем, как его мож­но и нужно жить.

— Если и есть, чем можно удивить, то как эту остроту сделать жизнью.

Способ жизни: выявление процесса борьбы-ненависти друг к другу.

Мой (Иудушкин) театр (и он любит играть), и если его заведут, то он раздева­ет дерзнувшего легко, полно, глубоко, абсолютно».

Итак, фантасмагорию Салтыкова-Щедрина актерам предлагалось не «сыграть», а прожить. «Сделать жизнью» стилистическое ехидст­во, жанровую остроту одного из самых трудно поддающихся пере­воду русских авторов. Гротеск характеров рождался в сгущении бытовой и психологической достоверности. Додин не боялся сме­шения жанров, предлагал актерам репетировать, о жанре не задумы­ваясь, не опасался физиологического натурализма на сцене, образу­ющего взрывчатую смесь с общим символическим решением спектакля. Не случайно самой гармоничной сценой спектакля была сцена семейного чаепития: Иудушка с матерью и Евпраксеюшкой сидят с картами за самоваром и ведут нескончаемый разговор обо всем и ни о чем:

«Вот давно бы так пo-Божьи, душевно».

Иннокентий Смоктуновский и Анастасия Георгиевская (маменька) превращали сцену в своеобразный дивертисмент виртуозов слова. Би­серная, рассыпчатая, вкусная речь, в которой наслаждаются больше звуками, чем смыслом. Актеры играли один конкретный вечер, но в нем угадывались сотни похожих вечеров и сотни похожих разгово­ров, превращающих семейный ужин в ритуал. И чем отвлеченнее те­мы, чем дальше уходят собеседники от любой конкретики, тем боль­шее удовольствие отражается на их лицах. Медоточивым, бархатным голосом Иудушка рисует картинки, что было бы, если бы не были од­ни столь добродетельны и любимы Богом: «Сидели бы, я бы лаптишечки ковырял, вы бы щец там каких-нибудь пустеньких сбирали, Евпраксеюшка бы кросна ткала...».